– Смотри, Койд. Вон они.

Тот обернулся в направлении взгляда своего товарища, но на тёмном склоне дольских гор ничего необычного не обнаружил.

– М-м?! Кто?

– Всматривайся.

Тогда Койду показалось, что по ту сторону обрыва кто-то действительно идёт. Вскоре сомнений не оставалось: группа низкорослых волков, немногим больших Лиса, вереницей шла в сторону Моря. Они были грязного песочного цвета, а контуры их тел виделись нечётко, так что иногда казалось, будто это мираж.

– Опа… А Страж ныл, что долина должна быть мёртвой, и ни один не зайдёт с тыла.
– Он в некотором роде прав. Трудно назвать долийцев живыми. И долина мертва, они не могут пройти сюда, – ворон вскарабкался на голову волку, закрыв ему левый глаз крылом. – Смотри на Море.

Ветер поднимал тучи снега и желтоватой пыли. Море разбушевалось. На горизонте крутился целый стол из мусора и тумана, стягивая к себе со “морского” дна всё его содержимое. 

– Видишь? Долийцы идут туда.

Койд остолбенел. Сначала не показавшаяся странной фраза о том, что долийцев трудно назвать живыми, заиграла новыми красками и странностями.

– Если Айд или Лис казались тебе необычными, забудь. Вот эти вот создания – они необычны. Да, за перевалом есть волки с другой верой и традициями, у них там есть кланы, политика, подобие науки, если тебе, друг, известны такие слова. Но им сказочно далеко до этих существ. Долийцы, как и весь Дол – обман твоего зрения и пустая, пыльная фикция. Думаешь, там это горы? Хах, стоит твоей лапе туда ступить, как горы засосут тебя внутрь. Там зыбучее всё. От толстенных поваленных деревьев до гигантских каменных глыб. Дерево там не дерево, а древесная пыль, камни там не камни. Запомни, что обитаемая земля заканчивается на юге вот этой вот бездной, которую грамотно зовут Рана. Рана земли. Она живая, разумная. Ага, – хитро зыркнул, – умнее многих моих товарищей; и она на многие тысячи прыжков на запад и на восток отделяет Дол от всего остального мира.

– А откуда же ты узнал, что там всё зыбучее?

– Рана умная. Если живой волк очень захочет уйти на юг – она его пустит. И я видел, что будет дальше. Крылья дают большие преимущества перед вами, бродягами.

Долийцы поравнялись с ними. Четверо отправились дальше, пятый остановился на месте.

– Что они такое? – Койд не сводил глаз с ожившего миража. Ночь и бездна разделяла их.

– Не знаю. Горные волки верят, что долийцы это те, кто ушёл на юг и был погребен в песке. Свистят. Я думаю, что они – или оживший песок, или существа, жившие там всегда. Исторически.

Койд рассматривал отставшего. Ветер сдувал с призрака бесконечную бурую пыль, она шалью вилась во тьму, и на снегу оставались крупные пятна песка, точно кровь. Долиец повернул голову. Тонкий, немного похожий на лисий, нос, светлые круги вокруг глаз, длинные уши, и совершенно не рассмотреть глаз.

– Они мёртвые? – волк жадно следил за каждым движением. Долиец тоже глазел на найока.
– Они не живые. Смотри сам, они просто уходят в Море, как ни в чём не бывало. По самому дну добираются к вихрю, который ты видишь отсюда на горизонте.
– Ничего не чувствуют?
– Не знаю. Вряд ли. Чувствует ли что-то песок? Это оживший песок.

Наконец, призрак продолжил путь, спешно нагнав своих. Койд провожал их взглядом, пытаясь не думать о том, каким отчаянным состраданием наполняется его сердце.

– А что они делают с такими, как мы?
– Всё просто, – хриплый голос птицы звучал зловеще. – То же, что делают и куда менее подвижные долийские пейзажи. Поглощают. Преследуют и поглощают.

Выдохнул. Время дать волю очередным кошмарам. Койд опустил голову, уставился в снег. Каково это? Каково это, когда преследует оживший песок? У него нет усталости, ему не нужен, наверное, сон, и он ничего не чувствует. А плоть устаёт, смертна, временна, уязвима, она уступает песку. “Если Рана Земли пустит сюда долийцев, жизнь прекратится”, – подумал Койд и впервые понял, что устройство мира в некоторых вопросах просто обязано быть мудрым.

– Ужасно. Разве можно спокойно жить с этими упырями под боком?.. Слушай, я в Ране видел черепа. Это их черепа?

Птица забралась на голову зверю и больно клюнула его в макушку.

– Так, ты это. Давай тут, не рассуждай. Жить можно в условиях, гораздо поганее этих. Ты тут как в масле катаешься. Пошли домой. Не ходи на юг, задавай поменьше вопросов и всё будет хорошо.

Койд кивнул, недовольно чувствуя расползающуюся по черепу боль. Вот домой уже точно пора. Лапы просто задубели.

Мерно трещали колёсики фиксатора. Щелчки проносились звонким эхом в голове. Знающему человеку отчётливо представлялось, как приводилась в движение отзывчивая внешняя оптика, смещаясь на ничтожные микрометры. Картинка на экране менялась, отображая фрагменты, выхваченные взором надоптических линз.

Воссозданное изображение точно отображало реальность. Живо чередовались пейзажи: индустриальные терриконы с изумрудными лужайками, лужайки с оживлёнными улицами городов.

Дяденька покупает цветы. Роняет монетку. Придерживая рукой шляпу, нагибается за ней. Ветер треплет подол плаща.

Какие незначительные детали, а голова шла кругом. Сверхкачественные картинки не могли удивить мой разбалованный взгляд, но эффект присутствия, способный появиться внезапно без всякого основания, трогал до глубины души. "Вот, – подумал я, чувствуя волны мурашек вдоль позвоночника. – Наконец-то!".

У нас так никто не делает. Есть удобная модель планеты, качественное увеличение, возможность обрисовать план прямо на экране. Каждый объект, будь то здание, местность, существо, можно увидеть в проекции и рассмотреть в мельчайших деталях. Механика морально устаревала. Компьютеры делали всё быстрее, точнее и безопаснее. Но пока что разработанный интеллект не мог отобразить на экранах то человеческое, что на подсознательном уровне нам часто хотелось увидеть. Кажется, компьютер не понимал, что несовершенные вещи человеку видеть так же приятно, как и безупречные, а иногда просто необходимо. Задержал бы я взгляд на дяденьке в шляпе, не урони он монетку?

Щелчок.
– Считать это сообщение сигналом к выполнению боевой задачи.

Экипаж оживился.

– О! Думал, мы тут состаримся и умрём.
– Думал он, слышали? Бывает же.
– Почему задачу не мог выполнить автопилот? К чему этот вот драматизм? – я наконец озвучил крутившийся на языке вопрос.
В эфире пятисекундная пауза.
– Сразу видно, кто тут на самом деле думал, – ответил суровый голос командира. – Причины две: ответственность, которую никто не хочет возлагать на Интеллект, и моральная подготовка бойцов, то есть, вас.
– Моральная? – переспросил я, пытаясь связать традиционное значение этого слова с тем, что происходило на орбите. К нашему случаю больше подходило слово "аморальная".

– Твои вопросы – наглядное тому подтверждение. Боец, надо осознать, что ты здесь торчишь не просто плюшки жевать. Даже простые задачи должен выполнять человек, чтобы в реальном бою он не впал в ступор от вопросов о смысле жизни, как у тебя сейчас. Ты всё делаешь правильно, ты делаешь всё, чтобы на месте этой планеты не был твой дом родной, ясно?

Право сильного. Право умного. Мы подошли незамеченными, значит, имели право. Технологии надоптики дали преимущество – значит, имели право. С такими мыслями я впервые участвовал в бомбардировке целой планеты псионными бомбами: и всё живое возвращалось к истокам бытия, к предразумному примитивному существованию. Конечно же, тут же произошло несколько аварий на ядерных электростанциях несчастной планеты Осима, и солидный кусок мира покрылся радиоактивным пеплом. Конечно, тут же рухнуло, врезалось, разбилось всё пилотируемое разумными существами. Заводы остановились. Торговля исчезла в одну секунду. Планета превратилась в политический и всенациональный труп. Бескомпромиссные снаряды с изогнутыми корпусами (отличительный знак – им неважна баллистика, им не нужна точность) стали последним словом в споре двух планетарных держав.

Больше в экран я не смотрел. Я спал криогенным сном. Снился дяденька в плаще.