Начало игры.

Отяжелевшие из-за бессонной ночи веки заставляли Барнабаса хмуриться и раз за разом подавлять зевки.

Отдых — это важно, повторял себе волк. Отдых — это способ пополнить запасы сил, набраться энергии и обдумать все произошедшие за недавнее время события, проанализировать их, принять какие-нибудь важные решения. Можно было привести мысли в порядок. А в случае Барбаса — просто необходимо. После нескольких ночей без сна и дней бесконечного пути он чувствовал себя по меньшей мере вымотанным, хотя все еще сохранял сноровку. В его голове — безумная путаница, и совсем неплохо было бы этот клубок уже распутать.

Однако сон не брал Барнабаса, и привычка бодрствовать ночью все-таки сильно сказывалась. Он восседал в тени огромного валуна и  пары хиленьких деревьев, что жалко покачивались под несильным утренним ветром. Здесь его было бы трудно заметить. Барбас давно уже нашел это своеобразное укрытие между гигантским камнем и парой его осколков, и, приближаясь к этой северной границе Заката с Сумерками, всегда останавливался здесь. Так было еще до его вербовки в Инквизицию. И, хотя это место должно было бы пробуждать в волке множество воспоминаний, от хороших до ужасных, оно не пробуждало ничего. Здесь было не слишком уютно и не слишком приятно находиться. Вот и все, что мог бы сказать Барнабас об этом месте.

Наверное, все дело было именно в кипящем пруде. Да, скорее всего, так. Шрамовнику никогда не нравился этот влажный и теплый микроклимат, создаваемый прудом, и воздух здесь был как будто бы липкий. Липкий и прилипающий к шерсти, как старая и загустевшая, но еще не высохшая кровь.

Барнабас сливался с валуном своей черной с подпалинами шкурой, но более всего — неподвижностью. Со временем отдых перестал быть для этого волка чем-то вроде непробудного сна, постоянного пребывания в лежачей, как можно более удобной позе и бесконечной охоте на всякую мелкую живность ради того, чтобы посытнее забить свой желудок, но без какого-либо напряжения. Для него сон — это сон в полглаза, чуткий сон с навостренными ушами и в такой позе, что можно было бы незамедлительно вскочить и вступить в бой. Для него отдых — это отдых лапам, легким и глазам. Однако никогда — что бы ни случилось — Барнабас не мог позволить себе потерять бдительность, особенно, когда передвигался и действовал в одиночку.

Недавно он нашел пару волков, за которыми гонялся по всем пустошам в течение нескольких дней. Вернее сказать, выслеживал их, тогда как сами оппоненты, если и догадались о преследовании, не успели скрыться. Впрочем, ничего дельного Барнабас не добился от этих волков — отец с сыном, показывающие себя ранее не то странным образом, не то просто не самым лучшим, не представляли собой ничего, что стоило бы внимания карателя Инквизиции. Вообще члена Инквизиции. Да и, наверное, кого бы то ни было еще. Барнабас честно надеялся застать этих двоих за какими-нибудь нелицеприятными действами, обличить их связь с какими-нибудь духами, тенями и прочей ересью, найти тела их многочисленных жертв... Да хотя бы что-то найти. Он думал, что, если проверка пройдет удачно, то он сможет хотя бы посмотреть, на что способен молодой волк, поговорить с ним о религиозных взглядах, о потусторонних тварях. Это, конечно, не его работа. Однако Барнабас абсолютно справедливо считал, что в любой ситуации стоит действовать по максимуму — с наибольшей выгодой для Инквизиции и него самого.

Но, предки бы их всех побрали, эти двое волков были просто запуганными до смерти суеверными идиотами. Этот факт отлично объяснял их странное поведение на общих собраниях и даже некоторых слухах, распущенных вокруг. Ничего на них Барбасу собрать не удалось. А молодой, опуская голову так, будто черношкурый пришелец собирался на него наброситься с клыками, соглашался со всем, что тот говорил. Даже, когда Шрамовник задавал вопросы, не подразумевающие ответы «да» или «нет». Даже, когда повторял эти вопросы. Такое пополнение, даже если этого волка и можно было бы воспитать по новым правилам, не принесло бы Инквизиции ничего, что можно было бы считать за выгоду. Все-таки, это не ясли для тупоголовых кретинов, а святая фракция.

Единственная дельная информация, которую Барнабасу удалось чуть ли не силой вытащить из этих волков, касалась каменистого пустыря в пустошах. Он и раньше слышал об этом месте — все-таки, сколько лет Шрамовник живет уже на этих землях, — однако никогда там не бывал. Слухов вокруг этого места было распущено предостаточно. Матери пугали своих детей рассказами о призраках и прочих тварях, а непроглядный туман, повисший над пустырем, наводил ужас даже на самых смелых волков. Так говорили. Сам Барнабас весьма скептически относился к подобного рода рассказам, однако его все-таки интересовало это место. Возможно, там можно было бы найти что-нибудь интересное. Или убить кого-нибудь интересного. В общем, Барбас собирался наведаться в это наводящее ужас местечко, и, учитывая, что оно находилось отсюда не так уж и далеко, прогулка обещала быть особенно хорошей.

А ночью... ночью выползала всякого рода мерзость. Бывало, что выползала она и днем, однако все-таки зачастую охоту Барнабас устраивал именно в темное время суток. При случае — в светлое. Бока у него до сих пор саднили с событий прошедшей ночи, но ничто не могло сравниться со вкусом крови охваченного паникой противника.

Барнабас принюхался, приоткрывая рот и пробуя воздух языком. К слову говоря, он уже сравнительно давно не видел Дракон. Впрочем, эти мысли не требовали к себе должного внимания, и волк, качнув головой, оставил их на потом, скорее прикинув, что стоило бы поймать себе на обед.

Барнабас тяжело, устало прикрывая глаза и хмурясь, выдохнул, а после, поднимая голову, громко втянул воздух через рот. Одиночество, привычное и родное с годами, отрезвляло его после любой авантюры, после любой безумной ночи, после любого кровавого месива. Если жаждущие мести собратья и рвущее внутренности собственное существо желали вкуса железа на языке и криков своих врагов, то Барбасу иногда требовалась обычная работа, вроде какого-нибудь исследования, изучения или осмотра. Именно, что самому Барбасу, так как то, что жило внутри него, уже не было тем черношкурым волком, что некогда ходил по этим землям, убитый и раздавленный жизнью. Его разум оставался холодным, его мысли должны были быть идеально рассортированы, его слова сложены и выстроены в нерушимый замок, а то, что рвется через ребра, закручивая вены узлами, не носило никакого названия. Не имело имени. Барнабас называл это монстром и пытался его контролировать, но, сколько бы времени не прошло, монстр этот не желал подчиняться. Он словно жил своей жизнью. Спал, когда в воздухе не кружилась запахом кровь и не слышался жалобный вой вдалеке, и просыпался, стоило только вылезти какой-нибудь твари на пути у Барнабаса.

В отличие от тех желторотых сосунков, что вступили в Инквизицию в последний месяц, Шрамовник был крещен уже давно. Он уже знает, как справляться со своей силой, как правильно охотиться на теней и другую потустороннюю дрянь, прекрасно выучил многие их повадки и особенности, и святая охота для него как обычная охота на оленя или мелкого кабанчика. Подпитанная особым безумием, но все же. Подпитанная жаждой мести, ненавистью и убийством ради убийства, но суть та же самая.

Конечно, монстр выматывал. Барнабас знал, что за все приходится платить, и данная ему Драконом сила не могла служить волку задаром. Он не жаловался. Нет, он был благодарен, он был практически счастлив, ведь у него было место и жизненная цель, однако стоило расценивать ситуацию здраво. Монстр выматывал, и Барнабасу требовался отдых. Монстр выматывал, просыпаясь ночью, и днем Барнабасу был необходим сон. Через это проходил всякий инквизитор, и именно поэтому никому не приходилось ничего рассказывать — все знали то, что знать были должны. Остальное ты мог скрывать, и волк скрывал свое «до», приказав Данталиан делать то же самое.

Монстр — это понятие абстрактное. Он, наверное, даже без какой-либо особой силы есть в каждом из нас. Вот только у кого-то есть возможность его вскармливать, а у кого-то нет, и у членов святой фракции этих возможностей хоть отбавляй. Их блюдо — это месть. Тот, кому не за что мстить, не проживет в Инквизиции более двух недель, ибо не будет у него никакого стержня, за который он бы хватался, чтобы не упасть ко дну.

Барнабасу кажется, что он слышит треск воздуха. Знакомый беззвучный треск, который улавливается, когда в ушах закладывает, а воздух словно становится жидким. Ты смотришь вокруг, и вокруг всего на миг, какой-то дурацкий миг все замирает, но если ты достаточно внимателен, то подмечаешь эту деталь. В глазах будто бы темнеет, но вот, уже все в порядке. Какое-то мгновение, и незнающий бы ничего не заметил. А Барнабас замечает. Он уже знает, что это такое.

Он знает. И он видит перед собой Дракон, которой тот самый миг назад еще не было здесь. Здесь — в этом времени, вероятно.

Даркнесс выглядит, мягко говоря, плохо. Барнабас ожидает, все еще сидя на своем месте, однако теперь сон, и так не лезущий ни в один глаз, отпал окончательно, и к усталости добавилось навязчивое, неприятное нетерпение, из-за которого хотелось подойти и встряхнуть Дракон за плечи, крикнуть что-то вроде: «Соберись и выкладывай!»

Но он ждал, терпеливо наблюдая за своим Капитаном, чувствуя, как вздрагивает нутро.

— Здравствуй, Барнабас, — она хрипит, будто откинет лапы сейчас прямо здесь, и Барнабас хмурится, ничего не отвечая. Он изучает взглядом Даркнесс, пробегаясь по знакомой чешуе и коже крыльев, справедливо отметив про себя, что у кого-то утро явно не задалось.

Барнабас не совсем понимает, за какой вид Инквизитор извиняется — за вид дракона или разбито-усталый? Впрочем, волк знает и первый, и второй. Он чуть заметно кивает, словно говорит, что это не имеет никакого значения, тяжело поднимается с места и подходит к Дарк, оставаясь на расстоянии двух-полутора метра, садится напротив.

— Пока ничего не произошло, — наконец-то подает голос волк, качнув головой. Он внимательно, пронизывающе смотрит в глаза Дракон. — Глобального, во всяком случае. Я считаю, рапорт о моих действиях может подождать?

Барнабас мягко намекал на общий вид Даркнесс. Он не проявлял снисхождения или участия, но считал, что подробное обсуждение каких-либо действий стоило проводить в более деловой и подготовленной обстановке, в нормальном, здравомыслящем состоянии, ну, или хотя бы со светлой головой. Капитан же, как считал волк, сейчас не соответствовала ни единому пункту. Впрочем, если она прикажет, черношкурый, безусловно, выдаст все, что ей нужно знать.

— Что-нибудь случилось? — Тон, как и всегда, железный. Барбас не привык церемониться, не так ли?